Лайон Де Камп - Башня Занида [Авт.сборник]

— Ну что ж, вылезай теперь, госпожа Зея! — ядовито молвил он, переминаясь на лыжах, чтоб не давать веревке ослабнуть. — Давай-давай, на животе, вот так!

Беспомощно путаясь в своих лыжах, она все-таки выкарабкалась на плотный слой водорослей.

— Разворачивай лыжи. Да не обе сразу, по очереди! — командовал он. — Подбирай весло и вставай. В следующий раз смотри под ноги!

— Господин Сньол! — послышался обиженный голос. — Хоть и спас ты меня от опасностей ужасающих, разрешенья не давалось тебе обращаться ко мне, будто к простой кухарке!

— Еще почище стану обращаться, если не будешь слушаться! Пошли!

Она погрузилась в молчание. Барнвельт несколько устыдился своей вспышки, хотя и не настолько, чтоб приносить извинения. «В конце концов, — твердил он себе, — этих привыкших командовать квирибских дамочек надо сразу обламывать, иначе потом они просто на голову сядут».

С некоторым злорадством он подумал о том, что наверняка впервые за всю жизнь Зеи простой мужчина разговаривал с ней так грубо. Она, наверное, просто от такого обалдела. Размышляя о происхождении этого самого злорадства, он вдруг осознал, что и сам никогда так с женщинами не разговаривал. Должно быть, дело было в неком подсознательном удовлетворении его мужского начала, наконец-то сумевшего противопоставить себя женскому полу. Однако он дал себе обещание впредь вести себя посдержанней и не превращать Зею в мишень для своей нарождающейся агрессивности, поскольку бедняжка никак не была причастна к некоторым особенностям его воспитания.

Он бросил взгляд на девушку, которая старательно шлепала вслед за ним. В своей насквозь промокшей полупрозрачной тунике в свете трех лун выглядела она так, будто одежды на ней вообще не было. В голове у него замелькали метафорические образы богинь, поднявшихся из морских глубин…

С восточной стороны, метрах в ста от них, поверхность водорослей неожиданно вздыбилась. Что-то темное и лоснящееся — голова, плавник? — на миг показалось в лунном свете и тут же с громким плеском исчезло.

— По-моему, — нарушил он молчание, — нам обоим лучше все-таки не падать в промоины… Интересно, выкрутился ли Заккомир? Мне этот малый по душе, и я никак не возьму в толк, чего он так старается, чтоб его поскорей прикончили.

— А ты сам разве нет?

Барнвельт помедлил, прежде чем ответить:

— В определенном смысле… Только вот… А между вами существует… гм… определенное взаимопонимание?

(Он уже задавал подобный вопрос Заккомиру, но желательно было бы получить дополнительное подтверждение.)

— Нисколечко, — отозвалась она. — Будучи верным подданным и лицом, приближенным к трону, должен быть только счастлив он жизнь положить во благо короны.

Ну что ж, подумал Барнвельт, в монархических государствах такие взгляды, наверное, и впрямь должны считаться нормой, хотя ему, уроженцу планеты, где стандартной формой государственного устройства давно является демократическая республика, и представить такое трудно.

Через некоторое время они дотащились до торчащего из воды носа полузатопленной посудины и, хватаясь за поручень фальшборта, влезли по вздыбленной палубе к открытому люку, где уселись передохнуть.

Барнвельт посмотрел на север, но по-прежнему не сумел с полной уверенностью определить, где находится парус вожделенного плота. Однако общее направление было известно, и Барнвельт рассчитывал достаточно точно выйти на него, почаще оглядываясь назад. Поселение сунгарцев сливалось отсюда в темную неровную линию над южной стороной горизонта, но он засек в качестве ориентира плавучий склад, который вырисовывался еще достаточно отчетливо.

— Как ноги? — поинтересовался он.

— Хоть тут и не паркет в зале танцевальной, пока что терпимо.

— Ладно, тогда пошли.

Они вновь устремились сквозь водоросли. Гроздь лун повисла уже совсем низко, и Барнвельту показалось, что он видит на востоке какое-то неясное свечение, широким клином выбивавшееся из-за горизонта. Через некоторое время оно угасло — должно быть, это и был тот самый излюбленный поэтами «призрак утра неверный». Он продолжал то и дело оглядываться на полузатопленный корпус и далекий блокшив.

Луны опустились еще ниже, а небо на востоке, похоже, на сей раз по-настоящему порозовело. Когда пропали из виду самые маленькие звездочки незнакомых созвездий, в отдалении четко прорисовался потрепанный парус плота.

Поскольку цель была уже совсем близка, Барнвельт прибавил шагу, страстно желая поскорей забраться на плот и скинуть с ног надоевшие доски. При этом он вырвался вперед, и Зея, которую он поволок за собой, взмолилась:

— Не так быстро, заклинаю!

Барнвельт повернул было голову, чтобы ответить, и в этот самый момент лыжи уехали из-под него куда-то вперед. Нахлынувшая вода с плеском и бульканьем накрыла его с головой.

Прежде чем он успел вынырнуть на поверхность, что-то резко стукнулось ему в спину, и он запутался в чьих-то конечностях. Он сразу понял, что произошло: оказавшись у него за спиной, а не сбоку, Зея не сумела противостоять натягу веревки и, когда он свалился в промоину, была увлечена туда вслед за ним.

Наконец он сумел поднять голову над водой, сорвал с шеи обернувшуюся вокруг нее на манер мехового воротника длинную прядь терпалы и принялся вылезать. Это оказалось посложнее, чем он думал, поскольку лыжи постоянно цеплялись за водоросли и сковывали движения. В конце концов ему удалось подобрать под себя ноги и ухватиться за весло, он боком выполз из промоины и помог Зее, натягивая веревку.

Когда она выплюнула изо рта половину моря Ваандао и отдышалась, то заметила:

— Надеюсь, господин мой, что не сочтешь ты излишней назойливостью напоминанье, что и тебе иногда полезно под ноги смотреть!

Он стыдливо ухмыльнулся:

— Не хвались, на рать идучи, как выражаются у нас в Ньямадзю. Слава богам, мы почти на месте.

Когда стало посветлее, он понял, почему провалился. Они уже приблизились почти к самому краю сунгарского материка, где в слое водорослей зияли многочисленные прорехи. А впереди, за плотом, терпалы вообще не представляли собой единое целое, а плавали отдельными желтовато-коричневыми лоскутьями самого разного размера.

В конце концов они влезли на плот и с одновременными вздохами облегчения уселись на сбитые между собой бревна. Барнвельт отвязал лыжи и занялся креплениями своей спутницы. При первом же прикосновении она дернулась, а когда он снял веревки и куски парусины, то увидел, что ноги у нее в нескольких местах стерты до крови.

— Великий Кондиор! — испугался он. — Это же, наверное, жутко больно! Что же ты ничего не сказала?